Держись, декабрист! Ты участвуешь в глобальном процессе...
Подобно судье, сидящему въ креслахъ, слушающего очень покойно и до конца донесенiе дела, которого он не понимаетъ, должен и галстухъ вашъ быть не подвиженъ, также, как и онъ.
Описанiя и рисунки сорока фасоновъ повязывать галстухъ
Сорок способов повязывать галстух - Левашовъ - Сон о Лещинах - И опять Бестужев-Рюмин
Смешная книжка про галстухи была истребована мною в тюремной библиотеке после Мольера - очень хотелось постигнуть, почему люди во все времена так придают значение наружности, видимости. И тогда же, еще до того злосчастного допроса, произнес я, развлекаясь, предшествующую сему повествованию фразу про самый правильный галстух, который непременно должен быть подобен судье. Теперь, в овладевшем мною оцепенении прежде всего взор мой остановился на сей брошюре - одной из двух книг, предоставленных мне. И взял я в руки Сорокъ способов галстух повязывать, поскольку другую книгу открыть никак не решился.
читать дальшеНе помню, сколько просидел я, бездумно выискивая на сих страницах фрагменты, которые, помнится, ранее меня забавляли. Начиная от самой преамбулы ея - Книга, необходимая для человека Хорошего Общества - до премилых именований оных бантов: галстух Меланхолический, Трагический, Епикурейский и даже Математический. Довольно скоро осознал я, что не стоит ожидать былого оживления от сей книги , однако она хотя бы отвлекала меня некоторое время от осознания свершившегося. Созерцая чертежи бантов и способов повязывать галстух, мог я сидеть часами, чтобы потом на два или три часа провалиться в тяжелый сон. И снова наступал день, когда единственным предметом, привлекавшим мое внимание, оставалась книга сия. Былая живость моя полностью прекратилась, более не ожидал я с волнением какого либо мелкого изменения рутиннаго моего содержания: обеда, посещения доктора или священника. Более не беспокоил я соседей моих разговорами - хотя и как сквозь сонную пелену порою слышал, как они живут, двигаются, разговаривают и страдают в своих камерах.
Признаюсь, теперь мог бы я позавидовать товарищам моим, находившим немалое утешение в религии, если бы еще мог испытывать хотя бы какое нибудь чувство. Хотя бы зависть, являющуюся грехом смертным. Но все известные мне с детства молитвы звучали для меня ничуть не более тепло, чем математические формулы, хотя правильность изложенного и в тех и в других не могла подвергаться никакому сомнению. Однако и усвоенные когда то религиозные правила, да и любимая мною Математика в конце концов донесли до моего погасшего разума не только весь ужас моего бесчестия но и полную его глупость. Никого не спасая, я погубил всех. И не было в расчетах моих никакого смысла и толку в самонадеянности моей, когда полагал я возможным обойти Комитет и даже имел дерзость рисоваться в мыслях своею ловкостью.
Вспомнилось мне снова, как сговаривались мы с Петром Борисовым 2-м, ожидая возможного ареста о том, что показывать будем. В страшном сне я не могу представить себе, чтобы Петр оболгал нас, показав про убиение всей Фамилии. Петр никогда не лгал, хотя, бывало и не все говорил мне. Могло ли это измениться? Мог ли он, в железах, отказаться от отказаться от правил наших и договоров? Но даже если и так - ни разу участь его я, подтвердив те показания не облегчил, наоборот. Что касается Михаила Бестужева-Рюмина и прочих, коих я своим безумием сгубил, то как там говорили мне после всего: "Подтвердите, что вам - одним крестиком больше, одним меньше. Существенно ничего не изменится".
Подтверждать я более ничего не буду. Впрочем, полагаю и не понадобится.
Через какое то время рассмотрение чертежей, коими предполагалось завязывать галстухи, привело меня к мысли воплотить их в жизнь. Сначала решил я завязать Математический узел имевшимся у меня платком на обеденной миске, чье дно отдаленно отчего-то напомнило мне тускло-лоснящееся лицо. Совершенно объяснимо, что узел на миску не ложился - тогда для этих целей я стал использовать менее жесткую и скользкую подушку. Мало помалу вышло у меня на сей подушке подобие основного галстучного узла. И тут, то ли освежив в памяти фрагмент про галстух-судью, то ли в другом помрачении, понял я, что в узилище моем более не одинок.
Михаил Бестужев-Рюмин говорил про соседа своего, от тоски разговаривающего с мухой. Мух и в моей камере довольно было, однако их мельтешение и безсмысленность не давала надеяться на возможность серьезной беседы. Но повязанный на подушку галстух ту подушку оживил - долгое время молча смотрел я в бледное лицо, как всегда, совершенно забыв поздороваться. Теперь ужас и отчаяние больше не одолевали меня - они давно меня одолели. Но в кои то веки представилась мне возможность не только отвечать на вопросы собеседника моего, но и самому те вопросы задавать. А также облегчать ему донесение дела, которого он не понимает. Объяснений ранее никогда не слушали от меня, да теперь и ясно почему.
Человек слаб... Понимаете, Ваше Превосходительство, это часто используют как оправдание низких поступков. А это не оправдание вовсе, это просто факт, который, сам по себе, не ведет ни во что плохое. Если же человек одновременно слаб и лжив, слаб и труслив, а также слаб и глуп - о, тогда с человеком тем можно очень многое сделать, а он и не осознает того, полагая что сам является творцом собственной Судьбы. Впрочем, в определенном смысле, бесспорно так оно и есть, Ваше Превосходительство, с собой и другими я все сделал сам. Вы не виновны. Подтверждаю.
Занимаясь теми беседами, более не листал я книги своей, заложив лишь одну страницу, описывающую по этапам порядок сотворения особенно хитрого набора узлов, именуемого Русский плетеный галстух. Страница та неимоверно меня завораживала, поскольку никак я не мог понять способы, которым рисунок 11 в рисунок 12 мог бы переходить. Платок мой нещастный представлял уже довольно жалкое зрелище, а другого ничего у меня не было. В стремлении сделать все правильно стал я невольно засматриваться на простыни мои, которые, будучи из более прочной ткани, конечно же, смогут выдержать и большее напряжение.
Вот, зачитываю, Ваше Превосходительство - "Галстух, как и все вещи в Мiре семъ, имел свои эпохи величiя и упадка. По мненiю нашему, никогда употребление онаго не было такъ распространено, видъ и цветъ онаго так разнообразен, способ повязывать такъ труденъ и никогда не заключалось въ немъ такой важности, как в наше время".
Видите, труден способ повязывать - но важность повязать необыкновенная. Только я никак не могу представить, по сим рисункам, как правильно переход из от одной позиции к другой организуется, хоть и наблюдаю многодневно. А ведь я был не самым худшим из артиллерии, чертежи читать умел и сам чертил... Но вы ведь поможете мне довязать этот сложный узел, Ваше Превосходительство?
Сон, сваливший меня прямо на перевязанную платком грязную подушку, был внезапен и милосерден, как смерть.
Впервые за долгое время, увидел я товарищей моих - Борисова 2-го, Тютчева, Андреевича, Бесчастного... И других прочих - славное собрание сегодня в балагане подполковника Муравьева-Апостола. А вот и подпоручик Бестужев-Рюмин, весь осиянный важностью момента и вознесенный в небеси собственным красноречием. Здесь же и Петр Борисов, что снова о чем-то спорит с Мишелем. О мировых проблемах, не меньше, на меньшее Петр Иванович не согласится.
Проблемы и правда весомые - сохраним ли мы цели свои в случае объединения наших обществ? Сможем ли сплотить народы Славянские в едином общем братстве, подобном нашему? Не отдалят ли новые задачи прежних? Уверяют нас, что только купно, победив, сможем целей тех достигнуть.
Не мог не уточнить, сколько для победы той сил имеется? Ответ Бестужева-Рюмина потряс своей краткостью: "Много".
- Господин Бестужев-Рюмин, вы же офицер. Много - это сколько полков?
Тут он начал перечислять, генералов почему-то. Не мог не спросить об артиллерии. А, вот артиллерии то и нету... Впрочем, уже есть - наша бригада. Да, навоюем... Ну, нам верно не все говорят. Пока и неразумно говорить нам все. А Бестужев-Рюмин с жаром говорит о грядущей отмене крепостного права. Не удержался спросить: у него самого-то душ сколько? Не для пустой похвальбы, просто чтоб понять, живет ли он так, как говорит?
Ладно, неважно. Главное - решение об объединении обществ принято! Шампанское побуждает всех к речам не менее страстным, чем у оного пылкого подпоручика. Такое теплое чувство - говорить совместно, понимая, как хороши наши цели, как хороши мы все вместе, а значит - и каждый наособицу.
Подполковник Муравьев-Апостол говорит о важном для него - о Свободе и о Боге. Не могу сейчас с ним спорить - потом доспорим, многое есть что сказать. И так внезапно тепло, когда он баки мои ерошить щеткой начинает - вроде как сестрица или Петр Борисов, когда дурачится. Потом, смутившись, как раз о необходимости мемории написать говорит. И снова не ко мне одному, ко всем, подводящее наш итог:
- Так будет же республика!
Res Publica - дело общее. Хорошее дело. Если бы... Если бы не проклятые мухи!
- Господа, подпоручику Горбачевскому больше не наливать!
Проснулся. Да, мне больше не наливать. Мне и так допьяна - солнечного вина Лещины, радости встречи этой нежданной. С товарищами, с Мишелем, с подполковником Муравьевым. С собой, прежним. Любопытно, запрещены ли мне подобные свидания? И кто осмелится сей запрет осуществить? Да, все потеряно - Петр отвернулся бы сейчас от меня, МУравьев... ну, щеточку бы не отобрал - он бы просто о том разговоре не вспомнил. Что касается Бестужева-Рюмина...
... Я не сразу понял, что со стороны правой руки стучат. Давно этого не было.
- Скажите... вам тоже говорили, что прочие все подписали?
- Да... Разве вы хотите говорить со мной... после всего?
- Потому как теперь только могу вас понять... Не простить, но понять, да...
И дальше он рассказал мне. Про то, что было, после того, как меня увели. Про то, как Петр Борисов на показания Мишеля утверждал: "Неправда это!". И о том, что помогло это - не предал Мишель друга своего дорогого. Не смог.
Спасибо, Petrus. Спасибо, Камень. Меня-то давно уж разжевали и выплюнули. Но ты есть. И Мишель - есть. А значит и все мы - в какой то степени... Будешь помогать своим рассудком и своим оружием друзьям твоим и они также помогать тебе будут. И сие правило есть аксиома, доказательств не требующая.
Описанiя и рисунки сорока фасоновъ повязывать галстухъ
Сорок способов повязывать галстух - Левашовъ - Сон о Лещинах - И опять Бестужев-Рюмин
Смешная книжка про галстухи была истребована мною в тюремной библиотеке после Мольера - очень хотелось постигнуть, почему люди во все времена так придают значение наружности, видимости. И тогда же, еще до того злосчастного допроса, произнес я, развлекаясь, предшествующую сему повествованию фразу про самый правильный галстух, который непременно должен быть подобен судье. Теперь, в овладевшем мною оцепенении прежде всего взор мой остановился на сей брошюре - одной из двух книг, предоставленных мне. И взял я в руки Сорокъ способов галстух повязывать, поскольку другую книгу открыть никак не решился.
читать дальшеНе помню, сколько просидел я, бездумно выискивая на сих страницах фрагменты, которые, помнится, ранее меня забавляли. Начиная от самой преамбулы ея - Книга, необходимая для человека Хорошего Общества - до премилых именований оных бантов: галстух Меланхолический, Трагический, Епикурейский и даже Математический. Довольно скоро осознал я, что не стоит ожидать былого оживления от сей книги , однако она хотя бы отвлекала меня некоторое время от осознания свершившегося. Созерцая чертежи бантов и способов повязывать галстух, мог я сидеть часами, чтобы потом на два или три часа провалиться в тяжелый сон. И снова наступал день, когда единственным предметом, привлекавшим мое внимание, оставалась книга сия. Былая живость моя полностью прекратилась, более не ожидал я с волнением какого либо мелкого изменения рутиннаго моего содержания: обеда, посещения доктора или священника. Более не беспокоил я соседей моих разговорами - хотя и как сквозь сонную пелену порою слышал, как они живут, двигаются, разговаривают и страдают в своих камерах.
Признаюсь, теперь мог бы я позавидовать товарищам моим, находившим немалое утешение в религии, если бы еще мог испытывать хотя бы какое нибудь чувство. Хотя бы зависть, являющуюся грехом смертным. Но все известные мне с детства молитвы звучали для меня ничуть не более тепло, чем математические формулы, хотя правильность изложенного и в тех и в других не могла подвергаться никакому сомнению. Однако и усвоенные когда то религиозные правила, да и любимая мною Математика в конце концов донесли до моего погасшего разума не только весь ужас моего бесчестия но и полную его глупость. Никого не спасая, я погубил всех. И не было в расчетах моих никакого смысла и толку в самонадеянности моей, когда полагал я возможным обойти Комитет и даже имел дерзость рисоваться в мыслях своею ловкостью.
Вспомнилось мне снова, как сговаривались мы с Петром Борисовым 2-м, ожидая возможного ареста о том, что показывать будем. В страшном сне я не могу представить себе, чтобы Петр оболгал нас, показав про убиение всей Фамилии. Петр никогда не лгал, хотя, бывало и не все говорил мне. Могло ли это измениться? Мог ли он, в железах, отказаться от отказаться от правил наших и договоров? Но даже если и так - ни разу участь его я, подтвердив те показания не облегчил, наоборот. Что касается Михаила Бестужева-Рюмина и прочих, коих я своим безумием сгубил, то как там говорили мне после всего: "Подтвердите, что вам - одним крестиком больше, одним меньше. Существенно ничего не изменится".
Подтверждать я более ничего не буду. Впрочем, полагаю и не понадобится.
Через какое то время рассмотрение чертежей, коими предполагалось завязывать галстухи, привело меня к мысли воплотить их в жизнь. Сначала решил я завязать Математический узел имевшимся у меня платком на обеденной миске, чье дно отдаленно отчего-то напомнило мне тускло-лоснящееся лицо. Совершенно объяснимо, что узел на миску не ложился - тогда для этих целей я стал использовать менее жесткую и скользкую подушку. Мало помалу вышло у меня на сей подушке подобие основного галстучного узла. И тут, то ли освежив в памяти фрагмент про галстух-судью, то ли в другом помрачении, понял я, что в узилище моем более не одинок.
Михаил Бестужев-Рюмин говорил про соседа своего, от тоски разговаривающего с мухой. Мух и в моей камере довольно было, однако их мельтешение и безсмысленность не давала надеяться на возможность серьезной беседы. Но повязанный на подушку галстух ту подушку оживил - долгое время молча смотрел я в бледное лицо, как всегда, совершенно забыв поздороваться. Теперь ужас и отчаяние больше не одолевали меня - они давно меня одолели. Но в кои то веки представилась мне возможность не только отвечать на вопросы собеседника моего, но и самому те вопросы задавать. А также облегчать ему донесение дела, которого он не понимает. Объяснений ранее никогда не слушали от меня, да теперь и ясно почему.
Человек слаб... Понимаете, Ваше Превосходительство, это часто используют как оправдание низких поступков. А это не оправдание вовсе, это просто факт, который, сам по себе, не ведет ни во что плохое. Если же человек одновременно слаб и лжив, слаб и труслив, а также слаб и глуп - о, тогда с человеком тем можно очень многое сделать, а он и не осознает того, полагая что сам является творцом собственной Судьбы. Впрочем, в определенном смысле, бесспорно так оно и есть, Ваше Превосходительство, с собой и другими я все сделал сам. Вы не виновны. Подтверждаю.
Занимаясь теми беседами, более не листал я книги своей, заложив лишь одну страницу, описывающую по этапам порядок сотворения особенно хитрого набора узлов, именуемого Русский плетеный галстух. Страница та неимоверно меня завораживала, поскольку никак я не мог понять способы, которым рисунок 11 в рисунок 12 мог бы переходить. Платок мой нещастный представлял уже довольно жалкое зрелище, а другого ничего у меня не было. В стремлении сделать все правильно стал я невольно засматриваться на простыни мои, которые, будучи из более прочной ткани, конечно же, смогут выдержать и большее напряжение.
Вот, зачитываю, Ваше Превосходительство - "Галстух, как и все вещи в Мiре семъ, имел свои эпохи величiя и упадка. По мненiю нашему, никогда употребление онаго не было такъ распространено, видъ и цветъ онаго так разнообразен, способ повязывать такъ труденъ и никогда не заключалось въ немъ такой важности, как в наше время".
Видите, труден способ повязывать - но важность повязать необыкновенная. Только я никак не могу представить, по сим рисункам, как правильно переход из от одной позиции к другой организуется, хоть и наблюдаю многодневно. А ведь я был не самым худшим из артиллерии, чертежи читать умел и сам чертил... Но вы ведь поможете мне довязать этот сложный узел, Ваше Превосходительство?
Сон, сваливший меня прямо на перевязанную платком грязную подушку, был внезапен и милосерден, как смерть.
Впервые за долгое время, увидел я товарищей моих - Борисова 2-го, Тютчева, Андреевича, Бесчастного... И других прочих - славное собрание сегодня в балагане подполковника Муравьева-Апостола. А вот и подпоручик Бестужев-Рюмин, весь осиянный важностью момента и вознесенный в небеси собственным красноречием. Здесь же и Петр Борисов, что снова о чем-то спорит с Мишелем. О мировых проблемах, не меньше, на меньшее Петр Иванович не согласится.
Проблемы и правда весомые - сохраним ли мы цели свои в случае объединения наших обществ? Сможем ли сплотить народы Славянские в едином общем братстве, подобном нашему? Не отдалят ли новые задачи прежних? Уверяют нас, что только купно, победив, сможем целей тех достигнуть.
Не мог не уточнить, сколько для победы той сил имеется? Ответ Бестужева-Рюмина потряс своей краткостью: "Много".
- Господин Бестужев-Рюмин, вы же офицер. Много - это сколько полков?
Тут он начал перечислять, генералов почему-то. Не мог не спросить об артиллерии. А, вот артиллерии то и нету... Впрочем, уже есть - наша бригада. Да, навоюем... Ну, нам верно не все говорят. Пока и неразумно говорить нам все. А Бестужев-Рюмин с жаром говорит о грядущей отмене крепостного права. Не удержался спросить: у него самого-то душ сколько? Не для пустой похвальбы, просто чтоб понять, живет ли он так, как говорит?
Ладно, неважно. Главное - решение об объединении обществ принято! Шампанское побуждает всех к речам не менее страстным, чем у оного пылкого подпоручика. Такое теплое чувство - говорить совместно, понимая, как хороши наши цели, как хороши мы все вместе, а значит - и каждый наособицу.
Подполковник Муравьев-Апостол говорит о важном для него - о Свободе и о Боге. Не могу сейчас с ним спорить - потом доспорим, многое есть что сказать. И так внезапно тепло, когда он баки мои ерошить щеткой начинает - вроде как сестрица или Петр Борисов, когда дурачится. Потом, смутившись, как раз о необходимости мемории написать говорит. И снова не ко мне одному, ко всем, подводящее наш итог:
- Так будет же республика!
Res Publica - дело общее. Хорошее дело. Если бы... Если бы не проклятые мухи!
- Господа, подпоручику Горбачевскому больше не наливать!
Проснулся. Да, мне больше не наливать. Мне и так допьяна - солнечного вина Лещины, радости встречи этой нежданной. С товарищами, с Мишелем, с подполковником Муравьевым. С собой, прежним. Любопытно, запрещены ли мне подобные свидания? И кто осмелится сей запрет осуществить? Да, все потеряно - Петр отвернулся бы сейчас от меня, МУравьев... ну, щеточку бы не отобрал - он бы просто о том разговоре не вспомнил. Что касается Бестужева-Рюмина...
... Я не сразу понял, что со стороны правой руки стучат. Давно этого не было.
- Скажите... вам тоже говорили, что прочие все подписали?
- Да... Разве вы хотите говорить со мной... после всего?
- Потому как теперь только могу вас понять... Не простить, но понять, да...
И дальше он рассказал мне. Про то, что было, после того, как меня увели. Про то, как Петр Борисов на показания Мишеля утверждал: "Неправда это!". И о том, что помогло это - не предал Мишель друга своего дорогого. Не смог.
Спасибо, Petrus. Спасибо, Камень. Меня-то давно уж разжевали и выплюнули. Но ты есть. И Мишель - есть. А значит и все мы - в какой то степени... Будешь помогать своим рассудком и своим оружием друзьям твоим и они также помогать тебе будут. И сие правило есть аксиома, доказательств не требующая.
-
-
30.10.2014 в 23:40И как же офигительно ты пишешь, спасибо! Горбачевский - чудо)
-
-
02.11.2014 в 13:18